Особенности изучения иконографического сюжета «чудо с туфелькой Богородицы»

Семинары, Ремесло историка

17 февраля (понедельник) 2025 г. в 13:30 в ауд. 1406 (Москва, Ленинский пр. 32А) состоится очередное заседание междисциплинарного дискуссионного семинара «Ремесло историка».

С докладом: «Особенности изучения иконографического сюжета «чудо с туфелькой Богородицы» выступит Марат Андреевич Астахов.

Пишите на адрес sector-sv@list.ru для заказа пропуска и если вам нужна ссылка для подключения онлайн (пришлем позже).

 

Особенности изучения иконографического сюжета «чудо с туфелькой Богородицы»

Доклад посвящён изучению древнего бродячего сюжета о чуде с нищим и подарком от оживающего изображения божества или святого. Толчком к изучению послужила случайно увиденная мною в 2020 году в Суздале икона «Богоматерь Испанская» (1683–1686) с уникальным для древнерусского искусства сюжетом, который читается в её картуше: в некоем испанском городе в Кантабрии изображение Богородицы вняв мольбам нищего дарит ему одну из своих драгоценных туфель. Когда же бедняк попытался продать свой подарок ювелиру, то последний, заподозрив кражу, возвестил об этом суду. Приговорённый к смерти за святотатство, главный герой попросил дозволения последний раз помолиться перед чудесным изображением, и то во время молитвы, уже при стечении народа, сбросило вторую туфлю, и тем самым спасло его от казни.

Я хотел бы поделиться некоторыми своими наработками по изучению данного сюжета, которые могут оказаться полезными для других исследователей при обращении к схожему материалу. При работе с необычным иконографическим сюжетом следует прежде всего определить его происхождение. Местный он (взят он, например, из жития местночтимого святого или летописи) или является заимствованным?

В моём случае это оказалось довольно просто: на то, что сюжет имеет западное происхождение указывает: а) сам текст с картуша иконы, где упоминается Кантабрия и «Гишпания»; б) личность заказчика – митрополит Суздальский Иларион (Ананьев), который ещё будучи настоятелем монастыря Флорищева пустынь, собрал там за несколько десятилетий довольно крупную библиотеку в т.ч. с переводными сборниками сюжетов (к правило, с латыни или польского, например, «Звезда Пресветлая», «Небо Новое» и т.д.); в) сама эпоха создания иконы, конец XVII в. – время активного перевода и распространения подобной литературы в Русском государстве; г) личности иконописцев – выходцев из Великого княжества Литовского.

Далее необходимо было найти текст-первоисточник. Поиск древнерусского текста оказался чрезвычайно трудной задачей, поскольку списков различных переводных сборников чудес XVII в. в библиотеках и архивах России и сопредельных стран известно несколько сотен, их состав отличается друг от друга, иногда значительно. Многие единицы хранения неотцифрованы. А вот поиск латинского первоисточника оказался менее хлопотным – нужно было перевести ряд ключевых слов с древнерусского на латынь и провести поиск в системе «Google Books». Желательно при этом было выбирать слова, которые могут быть переведены более-менее однозначно: например, «Cantabria», «Hispania», «pauper», тогда, как у таких слов, как «икона», «сапогъ» может быть несколько разных переводов в зависимости от контекста.

Комбинируя различные фильтры в поиске, я в итоге вышел на пространный латинский текст, опубликованный в Риме в 1612 году, занимающий по объёму 2 печатные страницы, наиболее вероятно являющийся первоисточником сюжета о чуде с дарением Богородицей туфли нищему. Более поздние тексты ссылаются в глоссах на полях именно на него, как на первоисточник.

Далее следовало определить среди других найденных отрывков XVII века промежуточный текст между длинным латинским текстом 1612 г. и кратким древнерусским 1686 г. Здесь необходимо было внимательно взглянуть на обороты, использовавшиеся тем или иными авторами, т.е. провести лингвистический анализ. В картуше иконы было характерное восклицание «Чюдесна речь», которое дословно совпало с латинским «Mira res!» из небольшого антверпенского текста 1635 г., таким образом был найден наиболее вероятный кандидат на роль промежуточного звена между Римом и Суздалем. Дальнейшие поиски латинского или, например, немецкого или польского промежуточного текста – задача будущего.

Далее следует этап подбора научной литературы, посвящённой культу Богоматери и святых, оживающим изображениям, чудесным дарам и т.д. Важным подспорьем здесь также является обширный Индекс мотивов Аарне-Томпсона-Утера (Индекс ATU), содержащий на начало XXI в. более 2,5 тысяч сюжетов мировой литературы; различные национальные индексы сюжетов народных сказок; энциклопедии, посвящённые иконографическим и сказочным мотивам [например, многотомные Lexikon für Theologie und Kirche (LThK) или Enzyklopädie des Märchens].

После изучения собранного материала я определил, что истоки сюжета непосредственно с туфлей прослеживаются с XII века, хотя мотивы оживающих изображений известны с глубокой древности (достаточно вспомнить миф о Пигмалионе). Во времена крестовых походов в среде паломников, посещавших итальянский город Лукка на пути в Иерусалим, возникла легенда о том, что деревянное распятие Иисуса Христа в соборе св. Мартина (известное как Volto Santo, «Святой Лик») ожило и подарило нищему французскому юноше-пилигриму в благодарность за то, что он сыграл перед Спасителем на своей скрипке, одну из своих драгоценно расшитых туфель. Паломник не знал ни одной молитвы, но заменил их игрой на музыкальном инструменте, который составлял его единственное имущество. Юноша пытался вернуть туфлю распятию, но та всё время спадала с ноги статуи, пока епископ не выплатил за неё нищему хороший выкуп. В дальнейшем с XII по XX вв. эта паломническая история обрастала подробностями, смешивалась с другими сюжетами об оживающих изображениях (в т.ч. и Богородицы), ветвилась, порождая параллельные истории. Менялись главные действующие лица: даритель (Христос, Младенец-Христос, Дева Мария, святая Вильгефортис, святая Цецилия и др.), одариваемый (паломник, менестрель, нищий, сирота, св. Мартин и др.). Изменялись обстоятельства и декорации, подстраиваясь под реалии того или иного времени, веяния и вкусы (например, движение благочестия XIII–XIV вв., Реформация и Католическая Реформа XVI–XVII вв.). В реалиях России XVII века изображение святого из рельефа и статуи трансформировалось в икону. С середины XVIII века в Европе появляются также пародийные сюжеты, которые впоследствии активно использовались в антирелигиозной пропаганде второй половины XIX –XX вв., попав даже в ранний советский кинематограф.

Все это даёт пищу для размышлений о пластичности, многослойности бродячего сюжета, его способности легко трансформироваться и подстраиваться под нужды времени, плодить новые связанные истории, существовать параллельно в разных ипостасях, переходить из фольклора и устной традиции в письменные произведения и возвращаться обратно к народу в виде обновленных сказок и преданий.

Следует сказать также и о трудностях работы с практически любым бродячим сюжетом.

Во-первых, его изучение требует от исследователя готовности работать с литературой на самых разных языках. При рассмотрении всех так или иначе схожих с искомым сюжетов мне встретились тексты на латыни, английском, испанском, итальянском, португальском, каталанском, французском, нескольких диалектах немецкого, древнеисландском, норвежском, шведском, нидерландском, польском, чешском, словацком, кашубском, западном диалекте украинского, словенским, хорватским, венгерском, и даже древнекитайском и древнеуйгурском языках.

Во-вторых, рассматривая тот или иной сюжет в его развитии, нужно быть готовым работать с самыми разными источниками различных эпох (от глубокой древности до сегодняшнего дня) – текстами авторскими и фольклорными, духовными и светскими, различными произведениями изобразительного искусства (скульптура, барельеф, фреска, икона, миниатюра и т.д.), а также театральным, радио- и кинематографическим материалом.

В-третьих, сам сбор различного рода источников, выработка подходов к их изучению требует значительного времени и терпения. В эпоху «Интернета» разыскивать и собирать стало проще, однако многочисленные источники пока так и не оцифрованы. Исследователю, желающему создать нечто подобное недавно вышедшему шеститомнику Яна Циолковского «The Juggler of Notre Dame», посвященному смежному с моим сюжету о «скоморохе (жонглёре) Богоматери», нужно буквально превратиться в коллекционера бесчисленных текстов и изображений.

Наконец, встречаясь при изучении разных эпох и земель со схожими на первый взгляд нарративами, историк невольно может поддаться искушению и попытаться выстроить стройную цепочку развития того или иного мотива в пространстве и времени, из которой можно затем вывести тезис о всеобщих взаимосвязях и взаимообусловленностях. Безусловно, отдельные построения такого рода имеют право на жизнь, поскольку позволяют по-новому взглянуть на различные комплексные темы (например, культурного обмена или межконфессионального диалога), однако всегда ли они оправданы и уместны? Всегда ли удается их должным образом обосновать, не отметая «неудобные» детали?

Так или иначе, бродячие сюжеты – интереснейший материал для изучения, требующий однако от исследователя осторожности, терпения и научной добросовестности.

12 февр. 2025